Ты просто маленький мальчик и хочешь луну, чтобы пить из неё, как из золотой чаши. А потому вполне возможно, что ты будешь великим человеком… если, конечно, останешься ребёнком. Все великие мира сего были маленькие мальчики, которые хотели взять луну себе, гнались за ней, взбирались всё выше и иной раз ловили светляка. Если же мальчик обретает взрослый ум, то он понимает, что схватить луну не может, а и мог бы, так не захотел бы. И поэтому не поймает и светляка.
Она была тайной. Все девушки и женщины ревниво оберегали что-то, о чём никогда вслух не говорили. Под внешней оболочкой женщин – некоторых женщин – параллельно их внешней жизни шла другая, внутренняя, и эти две жизни никогда не пересекались.
- Почему ты больше не слагаешь песен?
- Я вырос и стал взрослым. А во взрослых сердцах песен нет.
Он свято следовал и всем остальным, не позволяя никому приобрести над собой ни малейшей власти. Нет, никто не проникнет в его побуждения, не узнает, каковы его возможности, способности и слабости. Поскольку люди в большинстве не верят в себя, не поверят они и в того, кого сочтут подобным себе.
Продлиться это не могло. Боги, ревнуя, губят счастье. То, что прекрасно, обречено на быстрый конец.
Как знать, не высшая ли это радость в жизни – рисковать ею?
Как ты не видишь, Роберт? Идеи и понятия, которых люди не могли постигнуть, столь часто ранили их, ловили в капканы, подвергали пыткам, что всё, превосходящее их понимание, они привыкли считать дурным и вредным – злом, которое должен растоптать и уничтожить первый, кто на него наткнётся. Подобным способом люди просто защищаются от ран, которые могут нанести им хилые ростки непостижимого, если допустить, чтобы они набирали силу.
Он всё-таки стал тем великим человеком, каким, по его убеждению, ему хотелось стать. Если это так, значит, он не взрослый мужчина, а всё ещё маленький мальчик и тянет руки к луне. И, вероятно, порядком из-за этого несчастен. Те, кто утверждает, будто дети счастливы, успели забыть собственное детство. Любопытно, насколько ещё ему удастся оттянуть возмужание? Роберт, ты видел крупных чёрных муравьев, которые рождаются с крыльями? Дня два они летают, а потом сбрасывают крылья, падают на землю и до конца своих дней ползают по ней. Так вот я и спрашиваю себя, Роберт, когда твой сын сбросит крылья? Не правда ли, очень странно, сколь высоко почитают люди такое ползание и, как дети, тщатся до времени оборвать свои крылья, чтобы поскорее насладиться великолепием этого ползания.
Это сказки, будто умирающие думают о том, что ими сделано. Нет… нет… Я думаю о том, чего я не сделал, о том, что я мог бы сделать в грядущие годы, которые умирают вместе со мной.
Видите ли, последние дни я оценивал себя заново. Возможно, я буду представлять какую-то ценность для историков, потому что сумел кое-что разрушить. Строитель вашего собора уже забыт, но я, тот, кто сжёг ваш собор, возможно, буду жить в памяти людской ещё сто лет. И, пожалуй, из этого можно сделать те или иные выводы обо всём человечестве.
Самая человечная из человеческих черт – это непостоянство, - думал он. – И постигая это, человек испытывает сильное потрясение, почти такое же сильное, как от сознания своей человечности. И почему мы должны узнавать это напоследок? Среди сумасшедших нелепостей жизни, её напыщенно-высокопарных глупостей я хотя бы находил надёжный якорь в самом себе. Что значили бесхребетные колебания и метания других людей, если я верил в собственную несгибаемую неизменность? И вот теперь я гляжу на растрёпанный обрывок каната, а мой якорь исчез безвозвратно.
- Какие великие, ужасные деяния совершали вы в океане, капитан Морган! При одной мысли о них кровь стынет в жилах! – произнесла она, запинаясь.
- Они были не столь уж великими и не слишком ужасными. Ничто не бывает таким хорошим или таким дурным, каким выглядит в описаниях.
- Вы вот в чём изменились, сэр. Прежде вы знали, что вы делаете. Были уверены в себе.
- Вот-вот, - перебил второй. – Теперь вы не знаете… вы больше в себе не уверены. Когда-то вы были самим собой. А такому человеку можно доверять. Теперь же вас словно трое. И доверься мы одному из вас, то опасались бы остальных двух.
- Вы раскаялись в своих грехах, сэр Генри?
- Но каковы же мои грехи? Я помню только самые приятные и самые тягостные из них. В приятных мне почему-то раскаиваться не по душе. Словно я предаю их, а они ведь были прелестны. Тягостные же грехи несли искупления в самих себе, точно тайные кинжалы. Так как же я могу раскаяться, сударь?
Он подумал: «Её жизнь подобна книге, полной великих событий. Что ни день, она достигает той или иной немыслимой кульминации: из-за оторванной пуговицы, из-за соседской свадьбы… И если на неё обрушится истинная трагедия, она, пожалуй, не сумеет распознать холма среди бесчисленных кочек. Быть может, это и есть подлинно счастливый жизненный жребий, - решил он и тотчас добавил: - Любопытно, как она соотнесла бы кончину короля и потерю новорождённого поросёнка?»
Я настолько прониклась мыслями ГГ, что восхищалась ею вместе с ним. Она такая сильная. Я давно не встречала таких ярких и интересных женских персонажей. 
но до второго у меня у самой руки пока не дошли=) 
