Я помню, как выглядела Уника тогда в свои неполные семь лет. С лицом, каких миллион, с короткой челкой на лбу и волосами ниже затылка, которые только начинали расти. Ее глаза смотрели на все с любопытством или непониманием. Я даже помню ее красное ситцевое платьице, в котором она всегда ходила со мной, человеком, на три года старше ее. Я исполнял роль ее няньки.
Качели были привязаны веревками к балкам комнаты, чтобы я мог качать ее, когда идет дождь. В этой стране он идет часто. Белый кафельный пол, над которым Уника порхает вверх-вниз по моей силе, но не прихоти. Уника считалась умственно отсталой для своих лет, поэтому до сих пор должны была быть под моим присмотром.
И вот, она сидит  на скамейке, дергая веревочки и бормоча что-то невразумительное. Мне противен ее вид. Мне хочется убить ее – это, несомненно, сладостный опыт. Никто ничего не узнает, а все можно будет выдать за несчастный случай. Иблис, Ангел Зла, смотрит и ждет, лежа на одной из балок.  Яркий свет застилается за окном, и на белый пол падают серые, тучные тона, окрашивая его в цвет улицы. Я начинаю качать маятник.
Вверх-вниз, вверх-вниз…
Уника не понимает смысла моих действий и глупо смеется, брызгая слюнями от радости на пол в полете, а я все набираю обороты.
Вверх-вниз.
Качели, которые я отправляю в невероятный полет, сравнимый с детским воображением с космос, уже довольно высоко, но Уника все также беззаботно смеется, вопит, но держится. Вряд ли она поняла мои намерения даже тогда, когда я остановил качели и попытался отцепить ее пальцы.
Моим планами мешает появившаяся тетушка.
-Не надо качать Унику. Она еще слишком маленькая. – Обеспокоенно говорит она.
Дверь комнаты закрыта, и это разумно, хоть и не благоразумно одновременно. Может, я напрасно закрыл дверь? Открытая дверь сулит неожиданности и разоблачение, в то время как закрытая – излишние подозрения. Это большая диллема, когда мне всего десять – этот возраст подразумевает неведение. Меня и вправду застанут врасплох, но лишь отчасти. Безосновательная вычура: а если тетя все знала? Если ее появление in extremis* было вызвано внезапным раскаянием, когда она все же одумалась? Ведь я, кажется, прежде замечал, что она недолюбливала свою малышку Унику, потому что ожидала чего-то большего. Никогда не знаешь…впрочем, Уника с ее вычурной на лице пошлостью была вылитая мать.

*В последний момент (лат.)

Я со всего размаху толкаю качели, и они взлетают высоко. Уника опять смеется. Я уже подумываю, что она упадет, но эта маленькая дрянь держится крепко. Она взлетает почти под потолок, но держится. Лишь когда я резко останавливаю качели, доска, выйдя из равновесия, перекручивается, Уника, не выдержав, наконец, падает. Падает на ладони и колени, и на минуту эта поза перебивает у меня отвращение: я вижу в моей кузине зверька, чистое создание. Я вдруг начинаю ее любить, и от собственной выходки мне становится больно. Но homo nocens** уже с криком поднимается и бежит к закрытой двери. Одним прыжком я настигаю свою жертву.

**Человек нечестивый (лат.)

Уника падает вниз. В последний момент она глупо расставляет руки и ложится на землю в естественной для себя позе.
Уника падает вниз. В позе брошенной куклы она лежит недвижно с закрытыми глазами. Из ее головы стекает тонкая струйка крови по белому полу.
Уника падает вниз. Она выглядит очень даже красиво. Ее невинное красное платье очень подходит под траурность ее вида. Она выглядит очень даже красиво.
Я наклоняюсь над ней и выжидаю с минуту, ожидая чуда, подарка Господа. Но ничего не происходит. С закрытыми глазами она кажется милее. В ужасе я выбегаю из комнаты и зову на помощь.
Мне придется оставить эту затею. Настоящее убийство будет совсем иное, все же остальное – ирреальный плод, который рушится при первом прикосновении к реальному миру. Она крепко держится. Мимолетная мысль и игра ума, не более.
Уника просит меня покачать ее. Теперь мы на улице, у старого дуба, к которому привязаны качели. Скоро пойдет дождь, и она не хочет упускать возможности. Она садится на короткие доски и дрыгает ногами. Я снова начинаю тот процесс, который мысленно представлял в своей голове много раз.
Вверх-вниз…
Она просит сильнее, выше. Я не упускаю такой возможности. В крайней случае можно сказать, что она сама просила. В моем возрасте такие детские оправдания еще могу оказать эффект. Она взлетает все выше. Она рада. Она неожиданно расцепляет руки и падает на сухие листья. Я подхожу к ней и наклоняюсь. Она присела и в удивлении оглядела мир вокруг. Он резко изменился. Быстрее, чем она ожидала. У нее из носа течет кровь, а к щеке прилип грязный лист. Даже если она не исполнила того, чего бы я хотел, мне становится ее жалко. Я отлепляю лист, и не найдя другого способа, прикладываю ребро ладони к носу. Она смотрит на меня в непонимании. По моим пальцам стекает ее кровь. Когда струйки перестают течь, мои кончики полностью запачканы алым. Она улыбается, и прежде чем я успеваю что-то сделать, она облизывает мои пальцы. Похоже, ей нравится свой собственный вкус. Когда она заканчивает, ее губы измазаны кровью, но она улыбается. Непонятная благодарность за непонятную жалость.
Я тоже в детстве как-то упал с качелей, но всего лишь рассек губу.
Кажется, со мной тогда кто-то был. Не помню, кто. Это было так давно…