ах. Нашла еще кое-что. Никогда не пишите без особого вдохновения. Написала исключительно по просьбе одной хорошей девушки. Не знаю, удачно или нет.

Алиса, картины, коты… И опять Алиса
Посвящается Gery

Я в который раз смотрю на тебя.  Смотрю, и какое-то теплое существо начинает шевелиться у меня под сердцем. Наверное, оно похоже на пушистого рыжего кота. На твоего кота. Я забыл, как его зовут. Ведь ты же когда-то придумала ему имя, верно? Конечно, придумала, я в этом не сомневаюсь.   
А я все еще смотрю на тебя, Алиса. Знаешь, всегда замечал, как забавно наблюдать за человеком, когда он об этом даже не подозревает. Это интересно. Сразу замечаешь мелкие, незаметные жесты. Жесты , без которых этот уже человек не такой. Ты, Алиса,  раздраженно морщишь нос, и сдуваешь с глаз надоедливую челку, когда у тебя что-то не получается. Щуришься, словно кошка на солнце, когда довольна собой. Ты любишь теребить свои бесконечные браслеты на тонких запястьях, а еще  сама не замечаешь, как часто взъерошиваешь волосы.   
Я никогда не забуду тот день, когда впервые тебя увидел. Это было в сентябре, я точно помню. В теплом, нежном сентябре. Когда уже почти исчезло жаркое дыханье августа и  царица Осень начала править балом. Зелено-желтые листья, и чуть бледное солнце. В этих пастельных красках я увидел тебя.  Совершенно случайно,  проходил мимо, и  увидел тебя за  кованым забором  в саду при музыкальном интернате, окруженную мягким солнечным светом.   Ты что-то рисовала в альбоме. Еще не раз я буду наблюдать за тем, как  ты рисуешь. Но тогда, тогда ты мне показалось девочкой, сошедшей со страниц мечтательных романов. Маленькая Ассоль, которой так не хватает корабля с алыми парусами. А еще эта музыка, доносящаяся из распахнутого окна. Тогда, это, кажется, была скрипка.  Да-да какая-то такая красивая мелодия для скрипки, тогда мне показалось, что она так тебе подходит. Показалось.
А с тех пор я часто проходил мимо интерната. Останавливался, как какой-то пятиклассник прятался за дерево и наблюдал, как в саду, за кованым забором сидела девочка-мечта.  Пару раз я видел тебя с книгой, но чаще с альбомом. Альбом и карандаш. Тогда я удивился, ведь интернат-то музыкальный не художественный…
С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Солнце окончательно поблекло. Небо стало молочно-серым, и начали опадать благородно-золотые листья.  Я все реже и реже стал заставать тебя на лавочке в саду. Если ты появлялась, то обычно куталась в теплый шарф, и поднимала воротник серого пальто.  Твоими неизменными спутниками так же остались альбом и карандаш. Ты осталась все той же принцессой карамельных сказок. Ничего не изменилось. Только осень внесла в твой образ каплю меланхоличности.
К середине октября ты исчезла совсем. Не оставив никаких следов. Ни забытой книги, ни неудачного рисунка… Ни-че-го.   Я думал, что возможно ты просто заболела или еще что.
Но к концу первой недели ожидания я не вытерпел и направился в этот интернат.  Прошел в ворота, и решил спросить сторожа, может он что-то знает о тебе.
- Здравствуйте. Я хотел бы у Вас спросить…  - я на мгновение замолчал, подбирая нужные слова. -  Знаете, в саду раньше сидела девочка, такая, знаете лет четырнадцати…
- Дня тебе дня.  Знаю, знаю, кто ж не знает ее. У нее  отец здесь преподает, ты к нему, наверное, да?
- Да-да, - с легкостью соврал я. Мне было плевать. Я хотел скорее увидеть тебя, девочку-сказку. 
Мужчина  повел меня в здание. А там по коридору туда-сюда бегали ученики, из-за приоткрытых дверей  доносились этюды, а где-то звенел смех.  Сторож оставил меня рядом с каким-то кабинетом. Я долго смотрел на табличку «теоретический класс».  Потом на цветы. А потом я, глубоко вздохнув… развернулся и пошел прочь. В конце концов, что бы я ему сказал?
Снова улица. Крыльцо, ступеньки. И вот она, та скамейка. Я остановился.  Пошел к скамейке  сел. Попытался представить себя на месте загадочной девочки-чуда.  Наверное, это ее любимое место. Она сидит тут. Что-то рисует в своем альбоме, устало откидывается на спинку…
Шорох. И вот рядом со мной уже сидит… рядом со мной уже сидишь ты. Ты  внимательно смотришь на меня своими карими глазами. Удивительно сочетание. Волосы светлые, а глаза карие. Шоколадные.
- Привет, - тихо говорю я.  Очень тихо, почти шепотом, севшим от волнения голосом.
Ты лишь наклоняешь голову набок.
- Я… - что  же сказать? Я следил за тобой? – Я часто видел тебя здесь. Ты рисуешь, верно? Я тебя искал.
Тонкие светлые  брови поползли верх,  и вот изучающий взгляд становится уже удивленным. Я ждал, что ты что-то скажешь. Но ты молчала.
- Я, я… Просто ты показалась мне необычной. К тому же ты художница. Художница в музыкальном интернате… Прошу, не молчи, скажи мне что-нибудь.  – я так хотел услышать твой голос. Мне было интересно узнать какой он у тебя.
Но ты раздраженно поморщилась. Открыла альбом и начала быстро что-то писать.  Потом всунула его мне в руки, словно заставляя прочитать.
«Я немая. Не разговариваю. Но я тебя слышу. Говори, у тебя красивый голос. И я не учусь в этом интернате, просто отец боится оставлять меня дома одну. Расскажи мне, кто ты?»
- Я, я…
Я никогда не умел рассказывать о себе. Я нес какой-то бред, а ты внимательно на меня смотрела. Кивала головой, там ,где нужно.  Сколько я говорил? Ты не останавливала меня. Уже начало темнеть, и у меня замерзли руки. А когда зажегся фонарь рядом со скамейкой, ты неожиданно схватила меня за руку и потащила в здание. Снова эти коридоры, окна, дверь с табличкой «Теоретический класс». И вот, ты уже что-то жестами объясняешь своему отцу. А потом он пожимает мне руку, и говорит:
-Я рад, что Вы с Алисой подружились. Понимаете, ей ведь нужен друг… Знаете, я буду рад, если вы будете приходить к ней каждый день. Просто, понимаете, квартира почти пустует, я часто ночую тут, и Алисе приходится. Я боюсь оставлять ее одну. А если вы будете навещать ее. Я был бы рад. Очень рад.   
Наверное, именно тогда я окончательно убедился, что музыканты до ужаса нелогичные люди. Я ведь мог приходить к тебе только после обеда, а он на весь день оставлял тебя дома. Никакой логики. Совсем.
А у тебя с отцом хорошая квартира. Такая, пропитанная стариной. Там много различных безделушек,  старое фортепиано, коричневые занавески, бра из прошлого века,  рыжий кот и мольберт. Мольберт. Тогда я еще не понимал, как много он для тебя значит.
Я приходил к тебе каждый день. И постепенно я начинал понимать, как я ошибся, назвав тебя когда-то Ассоль. Нет, ты была настоящей Алисой. Полная гармония с твоим именем и английской сказкой.  Девочка из страны чудес.
Знаешь, я всегда мечтал услышать твой голос. Мне кажется, что он у тебя был бы такой мягкий, нежный. Наверное, второе сопрано с несколько бархатными нотками.  Но ты не говорила.
Ты рисовала. Рисовала много, часто. В свои четырнадцать лет ты могла запросто поступать в художественную академию.  На твоих рисунках мне открывались какие-то новые миры. С элементами Викторианской эпохи. С деталями неизвестных сказок. С кусочком твоей души. Ты выражала в этих рисунках саму себя.  Но они все были совершенно разные. Какие-то яркие какие-то спокойные. А помнишь то маковое поле? Ярко-красные маки, зеленая-зеленая трава, и пронзительно голубое небо. Контрасты, контрасты. Я никогда не забуду, с каким азартом ты, прикусив губу ты накладывала на холст краску. Слой за слоем. Не боясь смешивать, делать насыщенней.
За несколько недель общения с тобой я узнал о тебе почти все. То, что ты любишь какао больше кофе, то, что тебе нравится нежно-романтичное оформление книг из серии «Mona Lisa», что  ты любишь больших собак,  ненавидишь скрипки, и тебе нравится слушать, как играют на рояле.   Твое любимое варенье – клубничное, а цвет – бежевый. Ты любишь белый шоколад и не переносишь любой другой. Больше мольберта ты обожала только ленивого рыжего кота, который, как иногда мне казалось даже старше твоей квартиры. Мне казалось, что я знаю о тебе все. Но у тебя всегда было так много загадок.
Ты, Алиса научила меня понимать без слов. Научила меня языку движений. И  вскоре, я уже по наклону твой головы начал определять, что ты хотела мне сказать.
По выходным я проводил у тебя весь день. Приходил с самого утра, часов в десять, когда твой отец уезжал в интернат, следить за неугомонными будущими музыкантами. И уходил я уже поздно-поздно ночью, когда твои веки уже начинали слипаться, и ты забавно щурясь, выталкивала меня из квартиры. Это были самые лучшие дни моей жизни.  Особенно зимние. Я играл тебе на старом фортепиано какие-то непонятные песни. Пианист из меня, конечно, тот еще, но тебе нравилось. А ты рисовала. Рисовала, рисовала. Ты навсегда останешься в моей памяти такой милой девочкой с растрепанными светлыми волосами, перепачканными краской пальцами, которая сидит перед мольбертом в пушистом свитере песочного цвета и задумчиво щурит свои карие глаза. 
Алиса, Алиса. Моя милая девочка, я так никогда, никогда, слышишь, не смогу до конца тебя понять. Не смогу до конца понять твои странно-сказочно-красивые картины.
Никогда.
И все равно я буду играть тебе незамысловатые мелодии, покупать тебе книги и приносить клубничное варенье зимними вечерами. Я буду на тебя смотреть, моя милая. И рыжий кот у меня под сердцем будет петь мне красивые песни.

Август 2010  

и чего-то меня сегодня расперло оО
в продолжении темы "Люди Осени". Прямо цикл какой-то получается.

Люди зимы*

Бледные лица и взгляд усталый.
Люди зимы. Жаль, почти никого.
Люди зимы. Вы их видели? Хоть одного? Они, наверное, здесь, рядышком. Рукой подать. Просто не любят толпу. Наверное, чуточку нервные, с грустными глазами, без намека на румянец. До невозможности печальные, и любят писать мысли чуть кривоватым почерком на листочках в клеточку.  Не признают перчаток, и считают что у кофе привкус лекарства.

Верят в наивно-страшные сказки,
Смотрят черно-белые сны.
Им не хватает теплоты. Как в детском старом стишке. У них теплые кухни и застекленные балконы. Обогреватели на всю мощность. А пальцы все равно ледяные. Они умеют красиво болеть,  зябко поводить плечами, укутывать горло колючими шарфами. У них никогда не бывает перчаток.  Они гуляют по ночами, голыми руками зачерпывают обжигающе-холодный снег.  Смотрят своими глазами-льдинками, как изо рта вырываются клубы пара. Красиво. Пишут необычные имена на стеклах, и делают снежных ангелов в снегу.

Снежное сердце все еще бьется,
В вальсе кристальном застыли тела.
Люди зимы не любят Баха. Предпочитают Шопена и Дебюсси. Люди зимы не любят солнце. Предпочитают звезды, и  бледно-великолепную луну.  Они не умеют танцевать. С завистью смотрят на балерин, и покупают билеты на ближайшую «Жизель». Люди зимы не дружат с ветром. Люди зимы дружат со снегом. Мягким, пушистым. С замиранием сердца ожидают снегопада, а потом, смеясь, как дети, кружатся под снежинками, широко раскинув руки, запрокину голову, и ловя маленьких фей на язык.  В эти моменты поразительно грациозные, до неприличия счастливые. 

Он был только их, этот сахарный мир,
В непостоянной, воздушной сказке.
Музыку выливая из лир,
Слегка выглядывают из-под маски.
А им не нравится Герда. Слишком теплая. Им не нравится Кай – слишком глупый.  И снежную королеву они не любят. Слишком жестоко. Слишком холодно.  Они не такие.  Они вообще никому непонятные. Непостоянные. Театрально заламывают пальцы и пьют крепкий чай с ароматом мяты.  Они читают Туве Янссон, и мечтают жить в Норвегии.  Меланхолия – их лучший друг. Гадают на чаинках и любят черных кошек.

Как они там без тепла и без ласки?
Они исчезают с приходом весны.
Они входят в чужие жизни тихо. Мягко, по-кошачьи. Холодные дыхание в затылок, словно пушистым хвостом, сметая со стола воспоминания лета.  Они входят в чужие жизни уверенно, но как-то медленно. Говорят загадками, и любят большие бокалы. Они уходят из чужих жизней, пока хозяева спят. Оставляют после себя аромат лаванды, и незаправленную помятую кровать.  Они уходят где-то в феврале, пожелав удачи. Натянув рукава свитера до кончиков озябших пальцев, пожелав удачи. Они уходят, и растворяются среди сахарно-снежного инея.

Октябрь 2010.
*Стихи by Gery